Сон наяву
десь стояли семь больших подносов, на которых в хрустальных банках и серебряных позолоченных тазиках было превосходное варенье всех цветов и всех сортов.
Гассан отведал понемногу ото всех ароматных сладостей и угостил ими девушек, которых опять-таки пригласил составить ему компанию.
И каждой из них сумел он сказать приятное слово, в ответ на спрошенное имя.
Четвёртая зала была самая удивительная.
Под спускавшимися с потолка золотыми люстрами стояли семь молодых девушек в лёгких шёлковых одеяниях.
Все они имели разный цвет кожи и не походили одна на другую: первая была темнокожая, вторая чёрная, третья белая, четвёртая имела кожу золотистого цвета, пятая была полна, шестая худощава, у седьмой были рыжие волосы.
Абул-Гассану тем легче было рассматривать их, что формы их явственно выделялись под прозрачной, тонкой тканью.
И одна из девушек незаметно бросила в кубок щепоть сонного порошка и сказала:
— О эмир правоверных, выпей этот кубок, он развеселит тебя!
И Гассан разом осушил кубок, пролепетал что-то невнятное и свалился на пол.
Тогда халиф вышел из-за занавеса, едва стоя на ногах от смеха.
Он приказал подбежавшим невольникам снять с Гассана царское одеяние и надеть на него его прежнее платье.
Затем он позвал раба, унёсшего Гассана, и приказал ему снова взвалить его на плечи, отнести домой и положить на кровать.
Халиф же говорил себе: «Если бы это продолжалось, то я или умер бы от смеха, или сошёл бы с ума».
И раб, взвалив себе на плечи Абул-Гассана, вынес его из дворца через потайную дверь и поспешил отнести его на его кровать, в его дом; и, уходя, затворил дверь.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот вторая ночь, она сказала:
бул-Гассан проспал до следующего полудня и, не открывая глаз, подумал: «Изо всех девушек я предпочитаю Сахарный Тростник, затем Коралловый Ротик и только на третье место ставлю Жемчужную Связку, белокурую, которая подавала мне последний кубок вчера».
Но, открыв глаза, он увидел себя в своей комнате, и вообразив, что грезит именно теперь, он закричал во всё горло:
— Где ты, Джафар, и ты, Масрур, собачий сын!
На этот крик прибежала его мать, и Гассан закричал ей:
— Кто ты, старая женщина?
Она же сказала:
— О Аллах, я мать твоя!
А ты мой сын Абул-Гассан!
Ты, кажется, не узнаёшь меня?
Но Абул-Гассан закричал ей:
— Ступай прочь, проклятая!
Ты говоришь с эмиром правоверных Гарун-аль-Рашидом!
Услышав это, старуха воскликнула:
— Молю тебя, не кричи таких безумных слов!
Соседи услышат, и мы пропали!
Отгони от себя опасные сны, которые тебе привиделись, и выпей, чтобы успокоиться, воды из этого кувшина!
И Гассан выпил воды и сказал несколько успокоившись:
— Может быть, и в самом деле я Абул-Гассан!
Но какими чарами влезли мне в голову все эти безумства?
В ответ старуха сказала:
— Слушай, сын мой, что расскажу тебе!
Это, я уверена, доставит тебе большое удовольствие.
Знай, что начальник полиции приходил вчера от имени халифа арестовать шейха нашего участка и его двух помощников; им дали каждому по четыреста палок по подошвам и водили по городу на шелудивом верблюде, лицом к хвосту, а женщины и дети плевали на них и свистали.
После этого всех троих бросили в нашу выгребную яму.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот третья ночь, она сказала:
о Абул-Гассан, выслушав этот рассказ, лишь утвердился в мысли о своём наследственном достоинстве эмира правоверных.
И сказал матери:
— О злосчастная старуха!
Знай, что это я сам дал приказ начальнику полиции Ахмеду-Коросте наказать трёх негодяев нашего участка!
После этих слов мать, уже не сомневаясь, что сын её сошёл с ума, стала громко жаловаться и ударять себя в грудь от отчаяния.
При виде этого Абул-Гассан, не помня себя от бешенства, закричал громовым голосом:
— Я Гарун-аль-Рашид, а если ты сомневаешься в этом, то я вобью тебе в голову эту уверенность палкой!
На это мать сказала ему:
— О сын мой, как ты мог забыть уважение к матери, девять месяцев носившей тебя под сердцем своим и кормившей тебя грудью!
И как ты можешь быть так неблагодарен халифу, который прислал мне с казначеем мешок с золотом, да ещё извинялся, что сумма невелика!
После таких слов у Абул-Гассан исчезли последние сомнения относительно своего звания, и он окончательно убедился, что всегда был халифом, так как сам послал мешок с золотом матери Абул-Гассана.
И уже не в силах более сдержать себя, он бросился на мать с палкой и принялся осыпать её ударами, крича, что он халиф Гарун-аль-Рашид.
И бедная мать завыла, призывая на помощь соседей, и крича:
— О беда моя!
Скорей сюда, мусульмане!
А Гассан, которого эти крики приводили только в ещё сильнейшее раздражение, продолжал осыпать ударами старуху, приговаривая время от времени:
— Эмир правоверных я или нет?
Мать же, несмотря на удары, отвечала:
— Ты сын мой Абул-Гассан Беспутный.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот четвёртая ночь, она сказала:
ежду тем соседи, сбежавшись на крик, отняли палку у Гассана и возмущённо спрашивали:
— Не с ума ли ты сошёл, что поднял руку на мать свою?
Тот же, сверкая от бешенства глазами, кричал в ответ:
— Собачьи дети, ступайте прочь!
Я ваш господин, халиф Гарун-аль-Рашид!
Услышав это, соседи убедились в его безумии.
Они связали ему руки и ноги и, не обращая внимания на его сопротивление, повели в больницу для умалишённых.
Там служители заперли его в клетку и для начала лечения угостили пятьюдесятью ударами хлыста.
И с того дня он ежедневно получал по пятьдесят ударов, так что по прошествии десяти дней переменил кожу, как змея.
Тогда он одумался и подумал: «Должно быть, я неправ, раз все считают меня сумасшедшим.
Но не сон же всё, что случилось во дворце!
Не стану более раздумывать об этом, а то в самом деле лишусь рассудка».
И когда его мать, вся в слезах, пришла проведать его и узнать, опомнился ли он от своего заблуждения, он ответил на её привет спокойным голосом, как человек в полном разуме:
— Спасение и милосердие Аллаха, и благословение Его над тобою, о мать моя!
И мать, глубоко обрадованная, что он называет её матерью, сказала:
— Благословен Аллах, возвративший тебе разум и установивший потрясённый мозг твой!
Гассан же с глубоким сокрушением ответил:
— Прошу прощение у Аллаха и у тебя, о мать моя!
Не понимаю, как мог я держать такие безумные речи.
Верно Шайтан вселился в меня и подтолкнул меня на это!
Без сомнения, другой человек совершил бы ещё большие безумства!
Но всё это кончено, и я опомнился от своего заблуждения!
При этих словах мать почувствовала, как слёзы печали превращаются у неё в слёзы радости и воскликнула...
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот пятая ночь, она сказала:
|