Магия чисел   

История царя Омара-аль-Немана и двух его удивительных сыновей, Шаркана и Даул-Макана




И узнала я, что Зат-ад-Давахи не теряла времени.
Едва все вышли из палаток, как она вынула из ящика пару прирученных голубей и привязала на шею каждому письмо к царю Афридонию, в котором она излагала всё происшедшее и которое заканчивала так:
«О царь, нужно немедленно отправить к монастырю десять тысяч наиболее испытанных и храбрых воинов всех румских войск.
И когда они придут к горе, пусть до моего прибытия не трогаются с места!
Тогда я отдам в их руки обоих царей, и визиря, и ста мусульманских воинов».

И посланные голуби долетели, и приручавший их сторож взял письмо, привешенное на шею голубям, и отнёс его царю Афридонию.

И тот приказал собрать десять тысяч воинов и дать каждому по лошади, по верблюду и по мулу, чтобы везти добычу, которую они отнимут у врага.
И он велел им спешно идти к монастырю.

 Когда же цари Даул-Макан и Шаркан пришли к подножию горы, им с воинами пришлось подниматься одним, поскольку Зат-ад-Давахи, ссылаясь на усталость от путешествия, сказала:
— Поднимитесь раньше вы, а когда вы овладеете монастырем, я укажу вам, где спрятаны сокровища.

И они быстро взобрались на стену монастыря и спрыгнули в сад.
Услышав шум, прибежал монах Матруна; но они живо расправились с ним, пронзив ударом меча.
И воины принялись за ограбление монастыря.

Они проникли в святилище и нашли там множество драгоценностей и всевозможные дорогие вещи.
И они наполнили ими ящики и мешки свои, и нагрузили ими своих мулов и верблюдов.
Но девушки по имени Тамасиль они не нашли.

Они обыскали весь монастырь и ждали её в течение двух дней; но юная Тамасиль так и не появилась.
Тогда Шаркан, выйдя из терпения, сказал:
— О брат мой!
Сердце моё тревожится мыслью о воинах, которых мы отправили в Константинию.

И Даул-Макан сказал:
— Я думаю, придётся отказаться от этой Тамасиль, ибо мы уже долгое время прождали напрасно.
Пойдём же к нашим войскам, чтобы раздавить неверных и овладеть столицей их, Константинией!


 Но едва они сошли на равнину, как со всех сторон появились румские воины.
Увидев их, Даул-Макан закричал:
— Кто предупредил христиан о нашем присутствии в монастыре?

Но Шаркан воскликнул:
— О брат мой!
Не будем терять время на предположения; обнажим мечи и устроим проклятым псам такое побоище, чтобы ни один не вернулся к своему очагу!
На это визирь Дандан сказал:
— Если бы у нас было десять тысяч воинов, они были бы беспомощны в этом узком ущелье.

Однако во время, когда я воевал здесь с покойным царём Омаром, я изучил все выходы из этой долины.
Следуйте же за мною, пока неверные не заняли ещё всех проходов!
Но когда они хотели укрыться от неприятеля, перед ними появился отшельник и закричал им:
— Куда вы, о правоверные?

Неужели вы бежите от врага?
Разве вы забыли, что я спасся от смерти потому, что так угодно было Аллаху׳?
Вперед, о мусульмане!
А если вам суждено погибнуть, то вас ожидает рай!
При этих словах души их наполнились храбростью, и все стали мужественно выжидать приближавшегося к ним врага.


 И когда христиане подошли на расстояние копья и меча, их головы стали летать, словно мячи.
Даул-Макан и Шаркан каждым размахом сабли отрубали по пяти голов зараз.

И сто воинов задали нападавшим знатную резню; и так продолжалось до наступления ночи.
Тогда правоверные удалились в пещеру у подножия горы и хотели осведомиться о судьбе отшельника, но напрасно они искали его.

И Даул-Макан сказал:
— Быть может, этот святой человек погиб среди схватки?
Но визирь Дандан воскликнул:
— О царь, я видел его во время битвы, и мне показалось, что он возбуждает к бою неверных!

Но как раз в эту минуту отшельник появился у входа в пещеру, держа за волосы отрубленную голову начальника христианского войска.
Увидев это, оба брата воскликнули:
— Хвала Аллаху, который вернул тебя нам, святой отшельник!

А коварная старуха отвечала:
— Мне хотелось умереть в этой битве, но сами неверные чтили меня и отвращали от моей груди свои мечи.
И я воспользовался этим доверием, чтобы приблизиться к их начальнику, и, с помощью Аллаха, одним взмахом сабли отрубил ему голову!

Что же касается меня...
На этом месте своего повествования Шахразада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила девяносто седьмая ночь, она сказала: И дошло до меня, что Зат-ад-Давахи продолжала таким образом :
— Что же касается меня, то я побегу к вашему войску, стоящему под стенами Константинии, и приведу подкрепление, чтобы спасти вас от рук неверных.

Тогда оба брата поблагодарили отшельника за его самоотвержение, и сказали:
— Но как ты выйдешь из этого ущелья, все проходы которого заняты христианами?
Ведь они забросают тебя камнями с высоты этих скал!

Но старуха ответила:
— Аллах укроет меня от взглядов их, и я пройду незамеченным.
Тогда Шаркан сказал:
— Слова твои полны истины, ибо я видел посреди битвы твоё геройское поведение, и ни один из этих псов не осмелился даже взглянуть на тебя.

Теперь наступила ночь.
Воспользуйся же её мраком и ступай под покровом Аллаха!
Что же касается отрубленной головы христианского военноначальника, то она лишь отрезала её, когда он был уже убит в пылу сражения.

Что же до двух царей, визиря Дандана и оставшихся воинов, которые провели ночь в пещере, то они проснулись с зарею и, совершив предписанные омовения, были готовы по призыву Даул-Макана снова броситься в битву, как львы на стадо свиней.

И снова мечи ударялись о мечи, и копья о копья, и дротики пробивали кольчуги, и воины бросались в бой, как волки, жаждущие крови.
И Шаркан и Даул-Макан пролили столько крови, что река, протекающая по долине, вышла из берегов.

Но вот при наступлении ночи...
На этом месте своего повествования Шахразада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила девяносто восьмая ночь, она сказала: И узнала я, что при наступлении ночи каждая из сторон вернулась в свой лагерь.

И мусульманских воинов оставалось всего десять человек, кроме двух царей и визиря, и они могли рассчитывать теперь, более чем когда-либо, только на свои превосходные мечи и на помощь Всевышнего.

Убедившись в этом, Шаркан не мог удержаться от глубокого вздоха и сказал:
— Что мы теперь будем делать?
На что исполненные веры воины ответили разом:
— Ничто не совершится помимо воли Аллаха!

И Шаркан провёл эту ночь, не смыкая глаз.
А утром он поднялся, разбудил своих товарищей и сказал им:
— Нас всего тринадцать человек, и я думаю, что было бы опасно выступать против неприятеля, ибо, какие бы чудеса храбрости мы ни совершали, мы не сможем долго устоять под натиском наших бесчисленных врагов.

Поэтому станем с мечами у входа в пещеру, где мы укрылись на ночь, и вызовем у наших врагов желание подойти сюда.
И кто осмелится проникнуть сюда, будет изрублен в куски, ибо в этой пещере мы сильнее их.

И так мы будем истреблять наших врагов, дожидаясь подкрепления.

 Тогда пять воинов вышли из пещеры и, обернувшись к лагерю неприятеля, стали задирать их громким криком.

И видя приближение отделившегося от неприятеля отряда, они вернулись в пещеру, расположившись у её входа в два ряда.
И каждый раз, когда христиане пробовали войти, мусульманские воины разрубали их надвое, и никто не возвращался, чтобы предупредить остальных, как опасен был такой приступ.

Избиение христиан прекратилось только с наступлением ночи.
Но на следующий день христиане собрались на совет и решили:
— Этой борьбе с мусульманами не видно конца.
Поэтому вместо того, чтобы брать пещеру приступом, обложим её сухим хворостом и подожжем его.

Тогда под угрозою сгореть они сдадутся нам, и мы поведём их как пленников к царю нашему Афридонию.
В противном же случае пусть они превратятся в уголь, и да превратит их Христос в дым и сделает их ковром, разостланным под ногами христианского воинства.

Сказав это, они стали поспешно собирать хворост у входа в пещеру...
На этом месте Шахразада увидела, что занимается утренняя заря, и отложила продолжение рассказа до следующего дня.
А когда наступила девяносто девятая ночь, она сказала: Д ошло до меня, что они сложили хворост у входа в пещеру высокою грудою и подожгли.

Когда находившиеся в пещере мусульмане почувствовали паливший их жар, они прижались друг к другу и бросились из пещеры, быстро проскользнув через пламя.
Но они были ослеплены дымом и были брошены судьбой в руки врагов, которые хотели истребить их.

Однако начальник христиан сказал своим воинам:
— Подождём убивать их и отведём живыми к царю Афридонию.
Наденем цепи им на шею и потащим за нашими лошадьми в Константинию!
И связали их верёвками и приставили к ним нескольких воинов.

Затем все христианское войско принялось есть и пить; и они пили так много, что в полночь все уже лежали, как мертвецы.
Тогда Шаркан сказал брату своему Даул-Макану:
— Не можем ли мы выбраться из этого положения?

Но Даул-Макан ответил:
— О брат мой, не знаю, ибо мы, как птицы в клетке.
Но Шаркан пришёл в бешенство и испустил такой глубокий вздох, что от этого усилия связывавшие его верёвки порвались.

Тогда он вскочил на ноги и освободил брата своего и визиря Дандана, а затем и десять мусульманских воинов, достав ключи от их цепей.
Затем они вооружились оружием опьяневших христиан и взяли лошадей их, и потихоньку удалились, благодаря Аллаха за своё освобождение.

И они поскакали вперед и выбрались на вершину горы.
Тогда Шаркан остановился на минуту и сказал:
— Теперь, когда с помощью Аллаха, мы находимся в безопасности, мы рассеемся по вершине этой горы и закричим изо всех сил: «Аллах-акбар!» Тогда скалы отзовутся нашими голосами, и нечестивые подумают, что все мусульманское войско напало на них.

Растерявшись, они бросятся в потемках избивать друг друга и будут резаться так до утра.
И действительно, услыхав тысячекратно перекликавшиеся в горах голоса, неверные с ужасом вскочили и схватились за своё оружие, крича:
— Христос свидетель!

Все мусульманское войско напало на нас!
И обезумев, они бросились друг на друга и продолжали начавшуюся резню до самого утра, в то время как маленький отряд правоверных быстро удалялся по направлению к Константинии.

И при свете наступающего утра Даул-Макан, Шаркан и визирь Дандан увидели, что перед ними поднялось облачко густой пыли...
На этом месте своего повествования Шахразада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила сотая ночь, она сказала: