История царя Омара-аль-Немана и двух его удивительных сыновей, Шаркана и Даул-Макана
оворили мне, что царь писал так:
«Письмо это пишет огорчённый, подавленный горестью и печалью царь Омар возлюбленному сыну своему Шаркану.
Знай, что после отъезда твоего в Дамаск, стены дома так давили мою душу, что, изнемогая от печали, я поехал на охоту дабы рассеять моё огорчение.
И оставался я на охоте в течение месяца, в конце которого узнал, что брат твой Даул-Макан и сестра твоя Нозхату уехали с пилигримами.
Они воспользовались моим отсутствием, и брат твой убежал с сестрою своею, взяв с собою так мало, что едва могло хватить на дорожные расходы.
И теперь у меня нет известий о детях моих; пилигримы вернулись без них, и никто не может сказать мне, что с ними сталось.
И я облекся по ним в траур и утопаю в печали.
Шлю пожелания мира тебе и всем, кто с тобою!»
Несколько месяцев спустя Шаркан решился рассказать своей супруге о несчастии, постигшем его отца; раньше же он не хотел тревожить её, потому что она была беременна.
Теперь же, когда она родила, Шаркан вошёл к ней и взял дочку на руки.
И в то время, как он смотрел на неё, он увидел у неё на шее, на золотой цепочке, один из драгоценных камней Абризы.
Увидев его, Шаркан так заволновался, что закричал:
— Откуда у тебя этот камень, о невольница?
При слове «невольница» Нозхату, задыхаясь от гнева, вскричала:
— Как смеешь ты звать меня невольницей, когда я твоя царица?!
Тайна не может долее сохраняться!
Я Нозхату-Заман, дочь царя Омара-аль-Немана!
И когда Шаркан услышал эти слова...
Но тут Шахразада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
Когда же наступила шестьдесят девятая ночь, она сказала:
узнала я, что, когда Шаркан услышал такие слова, он остолбенел от ужаса; потом он стал бледнеть и упал без чувств.
Когда же он пришёл в себя, то спросил Нозхату:
— Действительно ли ты дочь царя Омара?
Драгоценный камень на шее девочки доказывает, что это правда; но дай мне ещё и другие доказательства.
Тогда Нозхату рассказала ему свою историю, и Шаркан сказал себе: «Как мог я жениться на собственной сестре!
Чтобы поправить дело, я выдам её замуж за одного из моих приближенных».
И Шаркан сказал:
— О Нозхату, знай, что ты моя сестра, потому что я Шаркан, сын царя Омара, но ты никогда не слышала обо мне во дворце нашего отца!
Да простит нас Аллах!
Когда Нозхату услышала эти слова, она испустила громкий крик и начала бить себя по лицу, говоря:
— Мы совершили страшную ошибку!
Что отвечу я отцу и матери, когда они спросят:
— Откуда у тебя эта девочка?
И Шаркан сказал:
— Лучше выдать тебя замуж за моего придворного; ты сможешь воспитывать нашу девочку в его доме, как будто это его собственная дочь, и никто ничего не узнает.
Это лучший способ поправить дело.
И тогда Нозхату сказала ему:
— Я согласна, но ты должен выбрать имя для нашей дочери.
И Шаркан ответил:
— Я назову её Кудая-Фаркан.
И Шаркан призвал своего старшего придворного, выдал за него замуж Нозхату и щедро одарил его.
И старший придворный увел Нозхату и её дочь к себе в дом и окружил её почётом и щедростью, а девочку поручил кормилицам и служанкам.
А Даул-Макан и истопник гамама собирались между тем ехать в Багдад с дамасским караваном.
Тем временем прибыл другой гонец от царя Омара со вторым письмом Шаркану.
И вот что было в этом письме: «О возлюбленный сын мой, ты должен по получении этого письма прислать ко мне с караваном молодую супругу твою, которую я очень желаю увидеть, в особенности желая испытать её знания и развитие её ума.
Потому что во дворец мой только что прибыла почтенная старая женщина с пятью отроковицами.
И они знают всё, что может узнать человек в науках.
Язык бессилен описать все качества этих отроковиц и мудрость старухи, потому что они обладают всеми совершенствами.
Поэтому я пожелал оставить их у себя во дворце, и я спросил у старухи их цену, и она ответила:
— Я могу продать их за сумму, составляющую ежегодную дань с Дамаска.
И я согласился на эту цену и оставил их во дворце, в ожидании скорой присылки ежегодной дани, которую жду от твоей заботливости, о дитя моё!
И не забудь прислать ко мне и молодую супругу твою, знания которой будут нам полезны, чтобы судить об учёности пяти отроковиц.
Обещаю, что если твоя супруга победит их своею учёностью и развитием ума, то я пришлю тебе этих отроковиц в дар и сверх того подарю тебе ежегодную дань с Багдада».
И когда Шаркан прочитал это письмо отца своего...
В этом месте своего рассказа Шахразада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила семидесятая ночь, она сказала:
ошло до меня, что Шаркан, прочитав это письмо, призвал к себе зятя своего и сказал ему:
— Пошли сейчас же за невольницею, которую я выдал за тебя замуж.
И Нозхату пришла, прочитала письмо и сказала:
— Горячее желание моё - увидеть родных моих, и я прошу тебя отпустить меня вместе с супругом, чтобы я могла рассказать нашему отцу, что случилось со мною и бедуином, и как он продал меня купцу, и как купец продал меня тебе, и как ты выдал меня замуж за старшего придворного, разведясь со мною ранее, чем провёл первую ночь.
И Шаркан позвал старшего придворного и сказал ему:
— Ты отправишься в Багдад во главе каравана, отвозящего отцу моему дань города Дамаска, и возьмешь с собою супругу твою.
И старший придворный отвечал:
— Слушаю и повинуюсь.
Тогда Шаркан велел приготовить для путешествия великолепные носилки и прекрасного верблюда, а другие носилки для Нозхату, и дал старшему придворному письмо к царю Омару, и простился с ними, оставив у себя девочку по имени Кудая-Фаркан, на шее у которой висел на золотой цепочке один из драгоценных камней несчастной Абризы.
Он поручил девочку дворцовым кормилицам, и, когда Нозхату убедилась, что её дочка ни в чём не нуждается, она уселась на верхового верблюда и заняла место с супругом своим во главе каравана.
В эту ночь истопник и Даул-Макан, гулявшие по Дамаску, увидели верблюдов, мулов и людей с факелами.
И Даул-Макан спросил у одного из слуг:
— Кому принадлежат все эти вьюки?
А человек отвечал:
— Это дань Дамаска царю Омару.
И когда Даул-Макан спросил, кто начальник каравана, ему ответили:
— Старший придворный, муж молодой невольницы, которая сведуща в науках.
Тогда Даул-Макан заплакал, вспомнил о сестре своей Нозхату и родном крае; и он сказал истопнику:
— Поедем за этим караваном!
И истопник согласился и приготовил все нужное, приладив вьючное седло к ослу и мешок с припасами, и помог Даул-Макану сесть на осла.
Тогда Даул-Макан сказал ему:
— Садись позади меня.
Но истопник не согласился, говоря:
— Если случится, что я очень устану, я сяду на один час позади тебя, чтобы отдохнуть.
Тогда Даул-Макан сказал:
— О брат мой, я ничего не могу сказать теперь; но по приезде я сумею вознаградить тебя за твою верную службу и преданность.
Между тем караван, пользуясь ночной прохладой, двинулся в путь; истопник пешком, а Даул-Макан на осле последовали за ним, а старший придворный и супруга его Нозхату, окружённые многочисленною свитою, ехали впереди на породистых верблюдах.
И шёл караван всю ночь до восхода солнца.
А когда стало слишком жарко, сделали привал под тенью кучки пальм.
А после снова пустились в путь и шли, пока не дошли на близкое расстояние от Багдада, и это узнали по свежему ветерку, который мог дуть только из Багдада.
Но тут Шахразада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила семьдесят первая ночь, она сказала:
узнала я, что когда на Даул-Макана повеяло ветром родного края, сердце его наполнилось воспоминанием о сестре его, и стал он думать о горести родителей, когда они увидят его возвращающегося без неё; и заплакал он, и проговорил такие строчки:
О ты, предмет любви моей! Ужель
Приблизиться к тебе не суждено мне?
Предмет любви!.. Ужель молчанье это
Восторжествует над моей мольбой?
Тогда истопник сказал ему:
— Довольно слёз.
К тому же мы сидим у палатки старшего придворного и его супруги.
Но он отвечал:
— Не мешай мне проливать слёзы и петь стихи, которые хоть немного гасят пламя моего сердца!
И, не слушая истопника, он повернулся лицом к Багдаду и продолжил.
А в эту минуту Нозхату в своей палатке не могла заснуть, предаваясь печальным мыслям, и она услышала голос, певший такие стихи:
Блаженства луч сверкнул и вновь померк.
Но вслед за тем сгустился сумрак ночи
Ещё черней. Так для меня утратил
Свой нежный вкус тот кубок дорогой,
В котором с другом пил я наслажденье.
И Нозхату, услышав это пение, позвала евнуха, спавшего у входа в её палатку, и сказала ему:
— Беги скорее за человеком, который спел эти стихи и приведи его ко мне!
Тогда евнух сказал:
— Но я спал и ничего не слышал!
Она же сказала ему:
— Так нужно!
Тот, кого найдёшь ты не спящим, и будет певец, которого голос я только что слушала.
И евнух пошёл искать певца.
Но тут Шахразада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила семьдесят вторая ночь, она сказала:
|