История царя Омара-аль-Немана и двух его удивительных сыновей, Шаркана и Даул-Макана
ассказывали мне, о царь благословенный, что ужасный негр Гадбан сказал царице:
— О госпожа моя, позволь мне, пожалуйста, овладеть тобою!
Тогда царица Абриза сказала:
— О сын рабов! Ты осмеливаешься приходить в возбуждение передо мною! Какой позор для меня оказаться теперь беззащитною в руках последнего из чернокожих рабов!
Несчастный! Пусть только Аллах поможет мне освободиться от этого состояния и излечиться от моих женских недугов, которые делают меня бессильною, и я накажу твою дерзость собственною рукой! Скорее я сама себя убью и покончу со всеми страданиями моей жизни, чем позволю тебе прикоснуться ко мне!
Тогда негр Гадбан, видя, что Абриза ни за что не сдастся, не мог удержать своего бешенства; и он бросился на неё и приколол её своим мечем.
А после он завладел мулами, на которых были навьючены все вещи Абризы, и, быстро погоняя их, скрылся в горах.
Что же касается царицы Абризы, то, испуская последний вздох, она родила сына, который остался на руках её служанки, которую звали Марджаной, и она, посыпав голову свою прахом земным и разорвав свои одежды, воскликнула:
— О госпожа моя!
Как тебе, воинственной, пришлось покончить жизнь от руки злосчастного чёрного раба! Но тут Марджана заметила на горизонте облачко пыли; оно быстро приближалось, и из него появились воины и всадники. Это было войско царя Гардобия, отца Абризы.
Ибо до него дошли слухи о бегстве Абризы из монастыря; и он тотчас направил своё войско к Багдаду и прибыл к тому месту, где только что погибла его дочь. При виде окровавленного тела царь лишился чувств; а когда он пришёл в себя, Марджана сообщила ему всю историю и сказала:
— Убийца твоей дочери - один из негров царя Омара, царя, овладевшего твоею дочерью!
При этих словах мир потемнел в глазах Гардобия, и он замыслил страшную месть. Но он принужден был сначала вернуться домой, чтобы исполнить обязанности погребения.
Прибыв в Кайссарию, царь Гардобий позвал свою кормилицу Зат-ад-Давахи и сказал ей:
— Смотри, что мусульмане сделали с моею дочерью!
Царь их похитил её невинность, а раб хотел изнасиловать и убил её! Но я клянусь Мессией отомстить за мою дочь и смыть с себя этот позор, в противном случае я предпочту убить себя собственной рукой!
Тогда Зат-ад-Давахи сказала ему:
— Не беспокойся об этом, о царь.
Я заставлю мусульманина искупить все преступления его.
Ибо я убью его и детей его, и так, что о смерти их будут рассказывать истории во всех странах света. Но ты должен в точности выполнить всё, что я тебе скажу.
Призови во дворец пять самых красивых молодых девушек Кайссарии, девственных и отличающихся особенно округленными грудями.
И призови в то же время величайших учёных из мусульманских стран и прикажи им воспитать этих молодых девушек согласно их правилам.
Пусть они обучат их мусульманскому закону и истории арабов и, кроме того, пусть преподадут им искусство держать себя, вежливость, способ разговаривать с царями и забавлять их, и познакомят их с лучшими стихами и способами декламировать их, и научат сочинять поэмы и речи, и петь песни.
И пусть воспитание это продолжается хоть десять лет, ибо мы помним, что арабы пустыни говорят: отмщение возможно и по истечении сорока лет. Этот мусульманский царь имеет слабость к своим рабыням; ведь он имеет уже триста шестьдесят наложниц кроме тех ста девушек, которые были оставлены у него покойной царицей Абризой.
Посредством этой его склонности я и погублю его!
При этих словах царь Гардобий обнял Зат-ад-Давахи, поцеловал её в голову и немедленно послал людей на розыски мусульманских учёных и девственных молодых красавиц.
На этом месте Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила пятьдесят третья ночь, она сказала:
ассказывали мне, что царь Гардобий послал на розыски мусульманских учёных и красавиц, отличавшихся округленностью грудей.
И он поручил учёным избранных девушек и просил дать им самое тщательное мусульманское воспитание.
И ученые в точности выполнили приказание царя. Что же касается царя Омара, то узнав о бегстве Абризы, он чрезвычайно разгневался и воскликнул:
— Как могло случиться, что женщина вышла из моего дворца и никем не была замечена?
А в это время вернулся из своего путешествия Шаркан, и он узнал об исчезновении Абризы.
И с этого дня Шаркан не мог выносить вида отцовского дворца, с каждым днём он становился всё более печальным, пока царь однажды не сказал ему:
— Отчего ты желтеешь лицом и худеешь телом?
И Шаркан ответил:
— О отец мой, пребывание в этом дворце становится нестерпимым для меня. Поэтому прошу назначить меня начальником дальней крепости, где я похороню себя на остаток моих дней! Затем он проговорил этот стих:
Жить в удаленьи будет мне отрадней,
Чем здесь остаться. Там мои глаза
Не будут видеть, уши не услышат
Того, что здесь напоминает мне
Утраченную милую подругу!
Тогда царь Омар понял причину скорби своего сына и назначил его правителем далекой Дамасской провинции.
И Шаркан простился со своим отцом и матерью, и пустился в путь, и остановился, только когда прибыл в Дамаск. Что же касается царя Омара, то вскоре учёные сказали ему:
— О властелин наш, мы можем возвестить тебе, что дети твои окончили обучение и знают все наставления мудрости и вежливости, и словесность, и правила поведения.
И действительно, он мог убедиться, что сын его Даул-Макан стал замечательным юношей, который отличался благочестием, предпочитая всему на свете общество учёных, поэтов и людей, изучивших право и Коран.
И случилось однажды, что Даул-Макан увидел паломников, шедших из Ирана в Мекку.
И тогда он побежал к сестре своей и сказал ей:
— О Нозхату! Меня мучит желание посетить гробницу Пророка, но я боюсь, что отец наш откажет мне по молодости моих лет.
Поэтому я хочу уйти в паломничество тайно от всех, а главное от отца нашего!
Тогда сестра его, возгоревшись тем же желанием, воскликнула:
— Клянусь, о брат мой, что и я пойду с тобой и не откажусь от посещения гробницы Пророка!
И Нозхату оделась в мужское платье, захватила немного денег и вышла в полночь, направляясь прямо к дверям дворца. Там она встретила брата, который ожидал её с двумя верблюдами. Он помог сестре взобраться на одного из них, а сам сел на другого; и под покровом ночи оба незаметным образом присоединились к паломникам.
И Аллаху угодно было, чтобы путешествие совершилось в полном благополучии.
И вскоре все паломники прибыли в святую Мекку.
Здесь Даул-Макан и Нозхату предались безмерной радости, исполняя согласно священные обряды; и когда они обходили Каабу, счастью их не было границ!
И перед тем, как расстаться с паломниками, Даул-Макан сказал Нозхату:
— О сестра моя! Я хотел бы посетить и святой город Авраама, друга Аллаха, который евреи и христиане называют Иерусалимом.
И Нозхату тоже выразила такое желание. Согласившись между собою, они воспользовались отъездом маленького каравана и отправились в святой город Авраама. По пути в Иерусалим Даул-Макан и Нозхату заболели лихорадкой, но молоденькая Нозхату вскоре выздоровела, а состояние её брата только ухудшалось.
В Иерусалиме они наняли маленькую комнатку в одной из гостиниц, и Даул-Макан распростёрся в углу, мучимый болезнью.
И так как его болезнь продолжалась, Нозхату истратила со временем последние свои драхмы.
Тогда она послала на базар мальчика из гостиницы, дав ему одно из своих собственных платьев.
И мальчик продал его и выручил немного денег.
И Нозхату продолжала поступать так ежедневно, продавая что-нибудь из своих вещей, пока у неё не осталось ничего кроме старого платья, в которое она была одета, и старой скатерти, которая служила подстилкою для неё и её брата.
И в тот же вечер Даул-Макан пришёл в чувство и, обернувшись к сестре, сказал:
— О Нозхату! Мне очень хотелось бы поесть шашлыка!
А Нозхату ответила:
— О брат мой, на что же купить мяса?
Однако не беспокойся, завтра же утром я наймусь к кому-нибудь служанкою и так заработаю, что нам нужно.
И на следующий день, едва только рассвело, она встала, покрыла голову куском старого плаща, который дал ей сосед их по гостинице, и, обняв брата, вышла в слезах из гостиницы, не зная, куда, направиться.
И весь день Даул-Макан ждал возвращения сестры, но настала ночь, а она не возвращалась. То же было на следующий день и на следующую ночь.
Тогда Даул-Макан почувствовал великий страх за сестру; к тому же он уже два дня оставался без пищи.
Тогда он сделал усилие и стал звать слугу гостиницы, который услышал его; и Даул-Макан попросил донести его до базара.
Тогда слуга снёс его на базар и положил у дверей одной разоренной лавки.
И все базарные торговцы столпились вокруг него и стали причитать над ним и жалеть его.
И торговцы поспешили сделать сбор для него у базарных купцов и купили ему пищи.
А так как сбор дал тридцать драхм, один славный человек сказал:
— Самое лучшее будет перевезти этого юношу в Дамаск и поместить его там в больницу, ибо без ухода он умрёт на улице.
И добрые люди с базара наняли верблюда и сказали погонщику отвезти его в Дамаск, чтобы поместить в больницу, где он может выздороветь.
А погонщик сказал:
— Клянусь вам в этом головою моей!
А про себя он подумал: «Как я повезу в Дамаск человека, который того и гляди умрёт!» Однако он заставил своего верблюда опуститься на землю и поместил на него больного. Но пройдя несколько улиц, погонщик остановился, снял лишившегося чувств Даул-Макана, положил его на кучу хвороста, служившего для отопления гамама, и быстро удалился.
И когда на рассвете следующего дня к куче хвороста подошёл истопник гамама, он увидел как бы бездыханное тело, и сказал про себя: «Кто мог бросить это мёртвое тело, вместо того чтоб похоронить его?» Но в то время Даул-Макан сделал движение, и тогда истопник воскликнул:
— Да это без сомнения какой-нибудь потребитель гашиша!
Но, нагнувшись, он увидел, что это был совсем молодой человек, отличавшийся необыкновенною красотою.
Тогда истопник почувствовал жалость и вздохнул:
— Я неосмотрительно осудил этого больного чужестранца, тогда как Пророк наш велел быть милосердными и гостеприимными относительно чужестранцев, особенно больных!
И истопник гамама понёс молодого человека к себе домой и поручил своей жене ухаживать за ним.
И она разостлала ковёр, положила на него чистую подушку и осторожно уложила больного гостя.
Потом она согрела воды и омыла руки, ноги и лицо молодого человека.
Истопник же купил на базаре розовой воды и сахару, и обрызгал водой лицо молодого человека, и напоил его сорбетом из розовой воды и сахара.
Потом он вынул из ящика чистую рубашку, надушенную цветами жасмина, и надел её на молодого человека.
И Даул-Макан почувствовал, что в него вливается какая-то свежесть, оживляя его подобно восхитительному морскому ветерку...
На этом моменте своего повествования Шахразада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила пятьдесят четвертая ночь, она сказала:
ошло до меня, что Даул-Макан, почувствовав, как в него вливается свежесть, приподнял голову.
Увидев это, истопник воскликнул:
— Хвала Аллаху, возвращающему здоровье!
И в течение трёх дней истопник поил больного разными освежающими напитками и розовой водою, окружая его нежными заботами.
Тогда Даул-Макан смог, наконец, открыть глаза и посмотреть на свет и начал свободно дышать.
И тогда истопник возблагодарил Аллаха, и побежал на базар, и купил десять самых лучших цыплят, и велел своей жене:
— Ты должна ежедневно резать по два из них, одного утром, другого вечером, и кормить ими больного.
И жена истопника сейчас же зарезала цыплёнка и сварила его; потом она дала больному есть цыплёнка и суп, который сварился из него.
И в то время, как он ел, вошёл истопник и увидел, что жена его точно исполняет его предписания; и он сел у изголовья молодого человека и спросил:
— Как ты себя чувствуешь, о дитя моё?
Он ответил:
— Чувствую себя окрепшим, да вознаградит тебя Аллах щедротами своими!
И истопник был чрезвычайно обрадован; он пошёл на базар и принёс оттуда фиалкового сиропа и розовой воды, и дал ему пить того и другого.
А между тем, он получал в гамаме только по пять драхм в день; и из этих пяти драхм он тратил по две драхмы на Даул-Макана.
И так тратился он в течение месяца, по истечении которого все следы болезни Даул-Макана исчезли.
Тогда истопник предложил Даул-Макану принять ванну и, получив согласие, посадил его на осла, и шёл до гамама, поддерживая его с величайшею заботливостью и вниманием.
И он ввел его в гамам, и принялся растирать тело Даул-Макана. Но в то время вошёл растиральщик гамама и очень смутился, увидев, что истопник исполняет его обязанности, но истопник сказал:
— Я рад услужить тебе и этому молодому человеку, который гостит в моём доме.
Тогда растиральщик позвал цирюльника, который побрил Даул-Макана.
Потом истопник надел на него тонкую рубашку, одно из своих платьев и красивый тюрбан, и привёз его домой.
А к этому времени весь дом был вымыт, а скатерти, ковры и подушки вычищены.
Тогда истопник стал поить Даул-Макана супом, пока тот не насытился.
Тогда Даул-Макан возблагодарил Аллаха за все щедроты Его и за своё выздоровление и сказал истопнику:
— О! Как должен я благодарить тебя за всё, что ты для меня сделал!
Но истопник сказал:
— Оставь это, сын мой; и если я о чем-нибудь попрошу тебя теперь, так это чтобы ты сказал мне откуда ты родом и как твоё имя?
Услышав эти слова, Даул-Макан воскликнул:
— Хвала Тому, Кто возвращает жизнь костям безжизненным!
А ты, отец мой, должен знать теперь, что облагодетельствованный тобою не принадлежит к числу неблагодарных.
И скоро, я надеюсь, ты сможешь убедиться в этом. Но скажи мне, где я нахожусь?
И истопник сказал:
— В святом городе Иерусалиме.

Тогда Даул-Макан рассказал истопнику все свои приключения, ничего не сказав ему, однако, о своём происхождении, и спросил:
— Как далеко отсюда до Дамаска? И истопник ответил:
— Нужно шесть дней, чтобы доехать туда. Но разве я могу отпустить тебя в Дамаск одного? Я слишком боюсь за тебя! Поэтому, если ты хочешь совершить это путешествие, я поеду с тобою и склоню к этому и жену мою.
И повернувшись к жене, истопник сказал:
— Не пожелаешь ли ты ехать с нами в прелестный город Дамаск, ибо мне очень тягостно расстаться с нашим гостем здесь и отпустить его одного по незнакомым дорогам в город, жители которого, как говорят, весьма склонны к развращенности и излишествам? И жена истопника воскликнула:
— Разумеется, я поеду с тобою.
И тут же истопник собрал домашние вещи и утварь, циновки, подушки, кастрюли, чугуны, ступки, подносы и матрацы и продал их с аукциона на базаре.
И за всё это получил он пятьдесят драхм, которые начал расходовать с того, что нанял осла для путешествия. В этом месте своего рассказа Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла. Но когда наступила пятьдесят пятая ночь, она сказала:

ередавали мне, о царь благословленный, что истопник нанял осла, на которого посадил Даул-Макана, а сам он и жена его шли позади, пока не прибыли в Дамаск.
И остановились они в хане и пробыли там пять дней, после чего изнурённая утомительною дорогою жена истопника заболела лихорадкой и немного дней спустя умерла.
И Даул-Макан был очень огорчён её смертью, душа его погрузилась в печаль, и он сказал убитому горем истопнику:
— Не горюй, отец мой, всем нам доведётся выйти в одну и ту же дверь.
А истопник ответил Даул-Макану:
— Да вознаградит тебя Аллах за твоё сострадание, о дитя моё! К чему предаваться огорчению, когда все предопределено! Пойдём же посмотреть на город Дамаск, потому что я хочу, чтобы ты был весел.
И Даул-Макан сказал:
— Твоя мысль - приказ для меня!
Тогда принялись они с Даул-Маканом расхаживать по базарам и улицам Дамаска. Наконец, подошли они к большому зданию, у дверей которого они увидели много лошадей и верблюдов, которых погонщики навьючивали матрацами, подушками, тюками, ящиками и всякого рода кладью.
И Даул-Макан спросил:
— Кому принадлежат все эти лошади, верблюды и ящики? И один из слуг ответил ему:
— Это подарки дамасского вали; они назначаются царю Омару. Когда Даул-Макан услышал эти слова, глаза его наполнились слезами.
Тогда добрый истопник сказал ему:
— О дитя моё, будь благоразумен! С великим трудом мы вернули тебе здоровье, а теперь ты хочешь снова заболеть от слёз! Мне кажется, ты не перестаёшь думать о твоём родном крае и о твоих родных! На что Даул-Макан сказал:
— Да, отец мой!
И я прощусь с тобою и уеду с этим караваном, который пойдёт с частыми привалами, и я не буду слишком уставать и так доберусь до Багдада, моего родного города.
Истопник же ответил:
— И я с тобою! Я не могу расстаться с тобою, и как начал охранять тебя, так и буду продолжать.
И Даул-Макан был чрезвычайно обрадован таким счастливым обстоятельством. Он горячо поблагодарил истопника и сказал:
— Поистине, что ты для меня делаешь, и брат не сделает для родного брата! Потом оба дождались ночной прохлады и пустились в путь вместе с караваном, направлявшимся из Дамаска в Багдад.
Что касается сестры Даул-Макана, то она решила приискать себе место служанки в каком-нибудь именитом семействе и так заработать немного денег, чтобы покупать брату кусочки жареной баранины. Она пошла по улицам наудачу, не зная, куда направиться; и пока блуждала таким образом по улицам, она увидела бедуинского шейха с пятью другими бедуинами. Он взглянул на неё долгим взглядом, и тотчас же явилось у него желание овладеть этой девушкою, голова которой была накрыта куском старого плаща, но прелести которой ещё резче выступали из-под лохмотьев. Остановившись перед нею, он сказал:
— О молодая девица, свободная ты или невольница? Я спросил тебя об этом потому, что у меня было шесть дочерей; и я потерял пятерых из них, и у меня остается только одна, живущая у меня в доме в печальном одиночестве.
И если ты свободна, я попросил бы тебя быть моей приемной дочерью, войти в мою семью, чтобы дочка моя забыла печаль, гнетущую её со времени смерти сестёр. Когда Нозхату услышала такие слова, она смутилась и сказала:
— О шейх, я чужеземка, и у меня есть больной брат. Я согласна быть подругой твоей дочери, но с условием, чтобы иметь возможность каждый вечер навещать его.
Тогда бедуин ответил:
— Разумеется, и, если хочешь, мы перенесём твоего брата к себе, чтобы он не оставался один.
Бедуин говорил так убедительно, что девушка решилась последовать за ним. Но коварный думал только об обольщении, потому что у него не было ни дома, ни детей. Скоро он подошёл к месту, где уже всё было приготовлено для отъезда: верблюды были навьючены, а мехи наполнены водой. Бедуин сел на верблюда, посадил на него Нозхату позади себя, и они поскакали.
Тогда Нозхату поняла, что бедуин похитил её, и стала плакать по себе, но бедуин, не обращая никакого внимания на её стенания, продолжал путь до рассвета и, наконец, добрался до места вдали от всякого жилья.
Тогда он слез с верблюда, снял с него рыдавшую Нозхату и в бешенстве сказал ей:
— О презренная, перестанешь ли ты плакать, или ты предпочитаешь быть засеченной насмерть? При этих словах сердце бедной Нозхату возмутилось, и она воскликнула:
— О зловещий человек, как смеешь ты нарушать своё слово и отрекаться от своих обещаний? Что же хочешь ты сделать со мною? Услышав эти слова, взбешённый бедуин поднял плеть и закричал:
— Низкая горожанка, ты, кажется, любишь, чтобы плеть гуляла по твоей спине! Если ты не перестанешь говорить слова, которые дерзкий язык твой осмеливается бросать мне в лицо, я отрежу его! При этой угрозе бедная девушка, не привыкшая к таким грубым речам, задрожала от ужаса, закрыла голову покрывалом и произнесла следующие строчки:
Увы! Как долго я жила спокойно
И счастливо, окружена заботой, -
И как теперь несчастна и жалка!
О, кто пойдёт в жилище мне родное
И передать мои возьмется слёзы
Тому, по ком струятся их ручьи?..

Тогда бедуин, от природы обожавший поэзию, почувствовал жалость к несчастной, дал ей кусок ячменной лепёшки, отер её слёзы и сказал:
— Знай, что я не хочу тебя ни в наложницы, ни в невольницы, но я хочу продать тебя какому-нибудь богатому купцу, который устроит тебе счастливую жизнь, как, впрочем, и я бы устроил.
И я отвезу тебя в Дамаск.
И Нозхату ответила:
— Да исполнится воля твоя!
И тотчас же все сели на верблюдов и направились к Дамаску; и Нозхату опять сидела на верблюде позади бедуина.
А так как голод давал себя чувствовать, она съела кусок лепёшки, которую дал ей похититель. На этом месте своего рассказа Шахразада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила пятьдесят шестая ночь, она сказала:

|